Александр Новиков
Чёрный доктор
ГЛАВА 1.
РУССКАЯ УСАДЬБА.
– Ты куда, Наташа? – шёпотом спросила Глаша свою дочь. – Рано ещё.
– Не рано, маменька, – также шёпотом возразила девушка, боясь разбудить отца и брата, – небо уже светлеет, а мы с девушками договорились до первого луча солнца в лес по ягоды пойти.
– Ох, неугомонная, – переворачиваясь на другой бок, зашептала
Глаша. – Смотри ноги по росе не замочи, – сквозь сон проговорила мать. Но девушка уже не слышала родительского наставления – она проворно выскользнула за дверь и легко, вдыхая молодой грудью прохладный ночной воздух, побежала к подругам, что ждали её в условленном месте.
Скрип двери, в которую выбежала девушка, по неведомой причине, испугал мать. Она открыла глаза, прислушиваясь к предутренним звукам, что доносились сквозь закрытые ставнями окна. Внезапно, в душе Глаши возникла тревога за дочь.
– Господи, помилуй, – зашептала она и стала аккуратно спускаться с печи на пол. – Господи, дай прожить день грядущий, – крестилась она на киот с иконами в правом углу комнаты.
– Подремли ещё, мать – послышался сонный голос её мужа. – Куда с первыми петухами встаёшь? Корову пускай Наташа подоит, она молодая, сил много, а ты побереги себя.
– Не спиться мне, Захарушка, – скрывая тревогу, ответила жена. – Сна нет, так я сейчас завтрак сготовлю.
Семья Захара в селе считалась зажиточной – корова, лошадь, несколько свиней, гуси и куры, а также участок земли недалеко от дома, на котором трудилась вся семья, составляли всю её собственность. Многие женщины в деревне завидовали жене Захара, его трудолюбию, а главное отсутствию тяги к хмельным напиткам, до которых были весьма падки их мужья.
– Не сглазьте! – говорила им Глаша.
Но женщины почти ежедневно ставили в пример своим мужьям Захара.
– Ты посмотри, – говорили они, – как Захар с Глашей дружно живут.
Жили они действительно дружно, вместе работали в огороде, смотрели за скотиной, воспитывали сына и дочь, отрабатывали барщину. Конечно, и в их семье случались размолвки, но они были кратковременны и не отражались на их отношениях, которые полностью строились на укладах старины – Глаша во всём слушалась и подчинялась мужу, хотя умела сделать так, что её идеи и желания Захара нередко принимал за свои.
Так и прожили они уже двадцать лет, родили четырёх детей, но, к сожалению, два последних сына умерло, не прожив и года. Долго плакала Глаша по своим сыновьям, успокаиваемая деревенскими женщинами, но спустя некоторое время горе притупилось, за работой стал забываться, душераздирающий плачь больных детей, и она, совсем смирившись, обратила всю свою материнскую любовь на своих первенцев – Фёдора и Наташу.
Захар по-своему переживал смерть детей – уходил надолго в лес, бродил по дремучим просторам, собирал грибы, ягоды, охотился на лесного зверя. Когда приходил домой, искоса глядел на жену, отмечая про себя её душевное состояние, но при этом он ни разу не сказал ей слов утешения.
– Бог – дал, Бог – взял, – тихо шептал он, смотря на жену.
Все эти воспоминания промелькнули в голове у Захара, пока он молча лежал на печи, приходя в себя от крепкого сна. Сквозь сон он слышал, как Глаша хлопотала внизу, готовя завтрак. Спустя несколько минут он услышал, как заскрипела лавка, и раздались торопливые шаги сына, который вышёл из хаты, выгонять корову в стадо, так как вдалеке раздались призывы пастуха.
– Вставай, Захар Прохорович, – услышал он своё имя сквозь дремоту, – завтрак поспел.
Захара Прохорович, не спеша, степенно слез с печи, оделся и вышел умываться.
– Доброе утро, – приветствовал Фёдор отца.
Фёдор был очень похож на отца, такой же невысокий крепкого телосложения, с русыми волосами, которые смело развивались на утреннем ветру.
Захар Прохорович умылся студеной водой из колодца, что был у них во дворе, ещё раз взглянул на своего сына, с удовольствием отмечая про себя их схожесть, и пошёл обратно в хату.
– А где Наталья? – спросил он жену, садясь за стол.
– Ушла за ягодами, – ответила Глаша.
– В такую рань?
– Сказала, с девушками договорилась, – Глаша поставила на стол пшенную кашу, молоко и горячий ароматный хлеб.
Взглянув на сына и мужа, она, так же как и Захар, отметила схожесть сына и мужа. Только последний был крупнее и седина уже начала подкрадываться к его волосам.
Захар молча встал, перекрестился на киот с иконами и стал стоя ломать хлеб руками на большие куски.
– Хлеб – тепло рук любит, – приговаривал он при этом.
Фёдор молча принял хлеб из рук отца, перекрестился и стал быстро жевать горячую краюху, обжигаясь, запивая парным молоком, зачёрпывая деревянной ложкой из общего горшка каши.
Захар сел, но в отличие от сына, ел степенной, не спеша, было видно, что он поглощён своими мыслями, но у него не было намерения высказывать их вслух. Во всём его виде чувствовалась внутренняя сила и физическая мощь, что вызывали уважение у каждого, кто близко знал этого человека.
После завтрака Глаша стала собирать со стола, а мужчины покинули её, оставив одну в доме, отправились в поле. Глаша и не заметила, как за работой пролетело полдня, наступил полдень.
Вдруг она услышала лай дворовой собаки, который предупреждал, что к дому приближается чужой.
Выглянув в окно, Глаша увидела свою соседку Марью, которая шла к ней в гости.
– Здравствуй, соседушка, – приветствовала её Глаша, – с чем пожаловала?
– Пришла к тебе новость поведать, – сказала Марья, присаживаясь на лавку у стола.
– Какую? – Глаша присела рядом с ней.
Несмотря на то, что они были ровесницами, Глаша выглядела намного лучше своей собеседницы. Она была выше, стройнее, её лицо практически не тронули морщины, а в глазах не было усталости.
– Молодой барин приехал, – шёпотом, как будто их мог кто-нибудь подслушать, сообщила Марья.
– Да, что ты? – всплеснула руками Глаша, словно эта новость касалась её лично.
– Вчера вечером барин сам за ним повозку в город посылал, – сообщила Марья подробности.
– Небось, барыня рада, – с улыбкой заметила Глаша.
– Конечно! Шутишь, пять лет родного сына не видела.
– А каким он стал? – сердце Глаши радостно застучало при этом известии. Она была готова сию секунду вскочить со своего места и бежать в барскую усадьбу, подняться на широкое крыльцо, войти в дом и прижать к своему неспокойному сердцу молодого барина – Николушку. Молочного брата Фёдора.
– Высокий, стройный, волос чёрный, как у самого Владимира Яковлевича в молодости, – описывала тем временем молодого барина Марья, – а лицом в барыню пошёл, в голубушку, в заступницу нашу, дай ей Господи…
– Пойти что ли, взглянуть? – не слушая Марью, вслух рассуждала Глаша.
– Они сейчас на веранде должны чай пить.
– Да, должны, – согласилась Глаша и встала со своего места. – Пойду хоть издали посмотрю.
Глаша заперев ворота и распрощавшись с Марьей, быстрым шагом направилась в барскую усадьбу через сад, что отделял усадьбу от деревни.
Когда в семье помещика Прохнова родился единственный долгожданный сын Николай, радости родителей не было предела. Несколько дней Владимир Яковлевич ходил по дому опьянённый счастьем, ездил к соседям, сообщая им радостную новость, приглашал к себе. Две бочки водки были пожалованы деревенским мужикам. Сразу после появления на свет молодого барина в дом взяли кормилицу – молодую женщину Глашу, которая так же родила сына за неделю до барыни.
Глаша очень быстро привязалась к маленькому барину, который рос вместе с её Федей, вместе с ним играл с дворовыми ребятами, ходил в лес по ягоды, удить рыбу в речки. Часто маленький Николай просил Глашу позволить ему остаться у них в хате на ночь, чтобы ранним утром на рассвете отправиться вместе с Захаром и Федей в поле пасти коров.
– Нет, – строго отвечала на эти просьбы Глаша, – маменька не велит у нас оставаться.
– Но, упроси её, Глаша, пожалуйста. Она тебя послушает, – умолял её маленький Никола.
Затем, когда мальчику исполнилось восемь лет, для его воспитания был приглашён старый француз месье Луи, в обязанности которого входило учить мальчика французскому языку и фехтованию. Старый француз не любил России, её холодных снежных зим, он постоянно жаловался на свою судьбу, которая занесла его в эту богом забытую русскую деревню.
Появление этого чужестранца постепенно отдалило Николая от Глаши и её семьи. Сначала мальчик приводил к ним в хату своего нового учителя, чтобы похвастаться перед Федей тем, что теперь его будет учить фехтованию «настоящий» француз. Но как только месье Луи переступил порог дома Захара, он воскликнул:
– Мой Бог, в какую дыру вы привели меня, сударь! Эти дикие люди похожи на аборигенов.
Николе стало по-детски обидно за людей, с которыми он вырос, но слишком велико было влияние француза, чтобы он мог перебороть себя. Мальчик стал реже наведываться к Глаше, прекратил играть с Федей и практически не замечал Наташу.
Однажды барыня вызвала к себе Глашу и равнодушно сказала:
– Можешь больше не приходить. Николай Владимирович уже взрослый и может обойтись без тебя, к тому же у него теперь есть месье Луи, он позаботиться о мальчике.
– Галина Ивановна… – пыталась возразить Глаша.
– Вот тебе, – не обращая на её слова внимания, продолжала Прохнова, – платок на память за твои труды, рубашка для твоего Федьки и целковый для Захара, – одарив Глашу, у которой слёзы наворачивались на глазах, не давая произнести ни единого слова, барыня отпустила её, – ступай, некогда мне, – сказала она на прощание.
С этих пор Глаша больше никогда не была в доме Прохновых, а только изредка видела Николая, когда он, возвращаясь с охоты, заходил к Захару, или на псарне, где он возился с собаками. Но во время этих встреч Николай был сдержан, сух и надменен.
Потом Николай покинул родное село «Ивановка» воронежской губернии и уехал заграницу изучать иностранные языки. Пять лет он не появлялся в родном селе, только иногда присылал письмо матери, которое читалось всем соседям и гостям, что бывали в доме Прохновых. Дворовые люди, конечно, знали содержание этих писем, поскольку часто присутствовали при их чтении или подслушивали под дверью, после этого всё с радостью передали Глаше, добавляя собственные подробности и краски.
Пять лет прошло со дня отъезда Николая Владимировича и вот, наконец, он вернулся, возмужавший, окрепший, повидавший свет, от этих мыслей и от нахлынувших на неё воспоминаний у Глаши закружилась голова. Она чуть не споткнулась, выходя на поляну перед барским домом.
Дом был не очень богатый, двухэтажный, с большой террасой, окружённый зелёным виноградом. Перед домом был пруд, в котором когда-то плавала пара белых лебедей, но после их смерти Галина Ивановна не стала заводить новую пару, так как смерть белых красавцев сильно тронула её сердце. Однако пруд всё равно содержался в порядке – Владимир Яковлевич пытался неудачно разводить там рыбу, поэтому заставлял челядь чистить дно.
Глаша быстро обошла пруд, стараясь держаться в тени сада, что произрастал справа от пруда, и взглянула на террасу – вся семья Прохновых была там.
Николай Владимирович сидел лицом к пруду и что-то оживлённо рассказывал родителям, он даже не заметил приближения своей кормилицы.
Глаша долго смотрела на господ, не решаясь подойти ближе, она издали любовалась Николушкой. Но, затем, собравшись смелостью, подошла ближе и только сейчас была замечена Владимиром Яковлевичем.
– Чего тебе? – грубо спросил он.
– Я только… – запинаясь, начала Глаша.
– Не гоните её, папа, – улыбнулся Николай. – Это же Глаша. Она видно пришла засвидетельствовать мне своё почтение.
– Да я только хотела взглянуть на Николуш… на Николая Владимировича, – сказала Глаша.
– Я тоже рад тебя видеть, – высокомерно улыбаясь, сказал Николай Владимирович. – Как поживает Прохор, нет, подожди, Захар, – вспомнил он имя её мужа.
– Благодарствую, хорошо.
– А сама как? – спросил он, отпивая чаю.
– Живу не жалуюсь, – ответила она с поклоном, – Бога гневить не хочу, особенно не хвораю.
Но Николай Владимирович уже не слушал свою кормилицу, а, отвернувшись, говорил с отцом.
– На, возьми, – Галина Ивановна протянула ей горсть сушек, – побалуй дочку.
– Чести много, холопью сушки раздавать, – заворчал Владимир Яковлевич.
– Не говорите, папенька, – возразил Николай, – вы слышали, что во Франции сейчас происходит? Так что к холопью, как вы изволили выразиться, с уважением относиться надо, – сказав это, Николай громко засмеялся.
– Господь с тобой, Николя, – воскликнула Галина Ивановна. – Не пугай понапрасну, – она резко обернулась к Глаши и, вероятно, жалея, что та слышала шутку сына, сказала, – Ступай, чего стала!
Глаша поклонилась господам, прижимая обеими руками несколько сушек к груди, немного согнувшись, ушла прочь.
– Видно слышала, что ты приехал, – указывая пальцем на Глашу, сказал Прохнов.
– Я признаться и не узнал её сразу, – напуская на себя меланхолическое безразличие, ответил Николай.
– Ты поживёшь у нас до осени? – мать задала сыну вопрос, который долго её волновал.
– Не знаю, может быть, – нехотя отвечал он. – Я бы хотел съездить в Москву.
– Ты так скоро оставляешь нас! – воскликнула Галина Ивановна.
– Ах, мама, у вас в деревне, конечно, мило, весьма. Но жить здесь всё время…
– Понимаю, – перебила Прохнова сына, – тебе не с кем говорить. Но я могу избавить тебя от этого затруднения.
– Каким образом? Снова возьмёте в дом Глашу? Кстати, у неё же была дочь? Где она сейчас?
– Нет, я не собираюсь брать в дом Глашу и мне совершенно всё равно, где сейчас её дочь.
– Так что же вы хотите мне предложить?
– Примерно, два года тому назад отставной генерал Крылов купил заброшенную усадьбу в «Александровке».
– Неужели это дыра могла понравиться кому-нибудь! Я хорошо помню, как мы с деревенскими ребятами обходили это место стороной. Говорят, там жил Чёрный доктор!
– Теперь это уже не дыра. Крыловы произвели капитальный ремонт, обновили всю мебель в доме, – возразила мать. – Ходят слухи, что они ужасно богаты.
– А ко всему прочему у них всего лишь одна единственная дочь, – вставил слово Прохнов.
– Вот это я тебе и собираюсь сказать, – быстро подхватила мать. – Тебе надо непременно поехать к ним с визитом.
– Что без приглашения? – удивился Николай. – Как вы себе это представляете?
– Не беспокойся за это. Я всё устрою. Мы с Ниной Михайловной очень близки подруги и давно говорили на эту тему.
– Ах, вот оно что, опять собираетесь меня сватать, – замахал руками Николай.
– Молчу, молчу, – поспешно заговорила Галина Ивановна.
После окончания чаепития вся семья покинула веранду, Николай отправился бродить по имению, а родители разошлись по своим комнатам, чтобы вздремнуть часок-другой.
Семейный быт семьи Прохновых ничем не отличался от быта многих мелких помещиков того времени. Владимир Яковлевич был отставной поручик, прослуживший в армии несколько лет. Несмотря на все тяготы жизни в казарме, военная карьера ему очень нравилась, он с удовольствием каждое утро надевал военный мундир, отправляясь в штаб. Несколько раз он бывал на Кавказе, выполнял любые задания, часто рискуя жизнью. Но последняя командировка, стала для него роковой – вражеская пуля попала ему в ногу. От острой боли он потерял сознание, очнувшись в госпитале, долго не мог поверить, что его военная карьера окончена. Видя его переживания, начальство предложило ему место в штабе, он было с радостью ухватился за эту идею, но неожиданно из дома пришло письмо, в котором сообщалось о смерти отца.
Быстро написав рапорт об увольнении, он отправился в Воронеж, а оттуда в «Ивановку», где располагалось их родовое имение.
Взяв дела в свои руки, он обнаружил, что отцу приходилось постоянно экономить, так как дела шли из рук вон плохо. К счастью, сам Владимир Яковлевич представлял собой диаметральную противоположность офицерскому составу того времени – он не играл в карты, мало пил, практически не интересовался женщинами. Его друзья по армии часто смеялись над ним, отпуская различные остроты относительно его тихой замкнутой жизни.
Итак, оставшись в «Ивановке» Владимир Яковлевич начал с переустройства всей жизни в деревне, и вскоре это дало свои результаты – имение стало приносить стабильный доход. Прожив в одиночестве два года, Прохнов женился на дочери помещика Лобанова, что жил недалеко от него, через два имения.
Галина Ивановна Прохнова в девичестве Лобанова всю жизнь прожила с отцом в имении, только раз в год Лобанов возил девушку в Воронеж покупать новые платья, которые потом одевались в короткие зимние дни, чтобы порадовать отца. Если бы не немка, что жила у них в имении, Галина давно бы сошла с ума от скуки. Молодая фрау Шац, неизвестно каким образом попав в один из самых отдаленных уголков России, была подвижна, говорлива, прекрасно изъяснялась как на русском, так и на французском языке, и самая главное её достоинство было то, что у неё имелось несчётное количество любовных романов. Молодая Галя запоем читала эти произведения, пряча их у себя в комнате в шкафу. Однако, этот труд был напрасен, так как отец никогда не входил в её комнату. Литературные грёзы о любви быстро проникли в голову молодой девушки и прочно засели в нём. Много раз в тайной тишине ночи она роняла слёзы на подушку, думая о том, что ей придётся умереть старой девой, так и не испытав любви.
Вдруг в один прекрасный мартовский день небо услышало её молитвы, она собиралась спускаться в сад, как её позвал к себе отец.
Когда она вошла, в комнате уже сидел молодой мужчина, которого она видела перед этим несколько раз у отца.
– Познакомься, Прохнов Владимир Яковлевич, – представил отец мужчину.
Галя присела в глубоком реверансе.
Прохнов встал со своего места, поклонился, взял её руку в свою и поцеловал.
Галя вся вспыхнула, ей хотелось отдёрнуть руку, заплакать и убежать, но она едва поборола в себе это желание.
– Владимир Яковлевич просить твоей руки, – объявил ей отец.
Как во сне прозвучали для неё эти слова.
– Я уже дал согласие, – констатировал факт Лобанов.
Галя едва не лишилась чувств при этих словах.
– Осталось дело за тобой, – развёл руками отец. – Ты согласна? – задал он ей вопрос, хотя все трое прекрасно понимали, что это всего лишь формальность, которая ничего не решает.
– Да, папенька, – едва слышно прошептала Галя.
– Ну, и прекрасно, – довольно потирая руки, сказал Лобанов. – Значит, всё решено – через месяц свадьба!
Очень беспокойно жила Галя Лобанова в этот месяц! Сколько разных дум передумала она за это время. А что она будет делать одна с незнакомым человеком в чужом для неё имении? Вдруг она окажется для него совсем не интересной? А как же папенька будет жить один, без неё, в глухой, далёкой от города деревне? А если он заболеет, кто пошлёт за доктором?
Все эти мысли не давали покоя её молодой девушки. Будоража воображение, они заставляли с неимоверной скоростью биться девическое сердце, подхватываемое очередным потоком мыслей, уносили её в далёкие, неведомые доселе для неё дали.
Отведённый отцом срок быстро истёк. Было тёплое апрельское утро, время, когда солнце уже начинает рано вставать, пытаясь согреть промёрзлую за зимние морозы землю, день вступает в свои законные права, увеличивается с каждым новым появлением солнца на небосклоне. С раннего утра вся прислуга в доме мелкого помещика Лобанова была на ногах. Кто-то готовил лошадей. Кто-то хлопотал по дому, завершая уборку, которая длилась уже две недели, но во время наведения порядка в одной комнате, другая быстро захламлялась. Множество сенных девушек под слёзные всхлипы и причитания готовили наряд невесты. Несмотря на то, что все были заняты подготовкой к свадьбе, много ещё было недоделано, а времени на эту работу не оставалось.
– Что вы возитесь! – бегая по дому в домашней одежде, кричал Лобанов. – Скоро жених приедет.
И действительно, как только невеста была облачена в свадебное платье, отец одет в парадный, хотя и не совсем новый костюм, за окном раздался звук колокольчика, который предвещал о приезде жениха.
С замиранием сердца Галя услышала этот звук, слёзы покатились у неё из глаз, первым её порывом было побежать к отцу, броситься к нему на шею и молить отменить свадьбу, но, естественно, она удержалась от этого поступка.
Впрочем, свадьба прошла весьма успешно, отмечали её в деревне жениха. Столы ломились от всевозможных яств, были здесь и жареные поросята, телятина, птица, русские вина, настойки на различных ягодах и, чем совсем удивил Прохнов своего тестя, несколько бутылок французского вина, что являлась большой редкостью в такой глуши.
– Видели, – самодовольно обращался Лобанов к своим соседям, – за какого человека дочку отдаю!
Первый год после свадьбы Галина Ивановна жила радужными мечтами о том, что они накопят денег и на зиму будут уезжать в Москву, заведут много приятных знакомств, будут ездить на балы и светские вечера, в театр. Но то ли Владимир Яковлевич слишком устал за время своей военной карьеры от переездов, а может, дела в имении шли не слишком хорошо для того, чтобы позволить себе такое предприятие, но он всегда отмалчивался на эти просьбы жены. А после рождения Николая Галина Ивановна сама потеряла интерес к Москве, располнела, мало двигалась, и если выезжала на карете, то только к своим ближайшим соседям. Так что мечты о Москве ушли далеко в прошлое. Но как только Николай вырос, мать решила реализовать на нём желание своей юности – путешествовать. Она упросила Прохнова выделить деньги из неприкосновенных запасов семьи, чтобы отправить сына в Европу.
– Мальчик должен увидеть мир, – уверяла она мужа.
– За одно научиться играть в карты, – кивал головой Прохнов.
Он любил сына, но прекрасно видел его недостаток – тягу к спиртному. Но мудрая жена всегда найдёт способ убедить мужа в чём угодно, и через полгода Николя, под душераздирающий плачь матери и нянек, был отправлен в пятигодичное путешествие по Европе.
Письма от него приходили редко, в основном в них содержались просьбы выслать определённую сумму денег «на дорожные расходы».
– Опять проигрался в карты, – вздыхал отец, отправляя деньги.
Правда, ради справедливости стоит добавить, что Николай Владимирович всё же устраивался на службу в российском дипломатическом ведомстве. Но служба вскоре надоедала ему, да и денежного довольства, привыкшему к роскоши Николаю, едва хватало на неделю.